Татьяна Заостровская

Полёт в вагонном интерьере

Рассказ

  
     «Тщ-тщ», – шорох карандаша по бумаге, как шёпот. – «Тссс, не мешайте! Творится Красота». «Чух-чух, да-да», –  сопит поезд, согласный со всеми. «Тум-тум», – шлёпки отбивают торжественную дробь по замытому полу. «Тум-тум, фррр», – взлетают над растоптанными шлёпками совершенные, как оказалось, пятки. Девушка идёт по плацкартному коридорчику, пытаясь не уткнуться в торчащие с полок ноги. Вычесть шлёпки, убрать из картинки, оставить только девушку, стереть вагон с храпящими попутчиками. И, вот – летит! Качается, немного странная, ломаная траектория, но – летит. Если всё вычесть или не замечать. Маргарита, совершенство.
    
     Они сели в Петербурге, заняли «боковушку». Компактные сумки и правильная речь жителей северной столицы. Две девушки и парень. Девчонка помоложе обозначила права собственности, усевшись парню на коленки. Старшая заняла сиденье напротив. Она всё равно не влезла бы ни на чьи колени. На таком небольшом пространстве.
     Едва бросив сумки, весёлая компания вытащила еду и бутылку водки. Свежие лица, блестящие глаза, нарочитая развязность. Ребята явно настроились «оторваться». Плацкартный вагон – самое подходящее место продемонстрировать «отрыв». Зрители и слушатели поневоле наслаждались реалити-шоу из жизни «золотой молодёжи». Девочка поменьше не слезала с парня и крепко держала его за шею. Крупная подружка громко подхохатывала, сверкая улыбкой в ответ на «подколы», сама не оставалась в долгу, звучно отстреливаясь меткими шутками. 
     – Обожа-аю! – маленькая закатила чёрные глазки, – Этот «чух-чух» как слышу – всё, я в отпуске!
     Парень возился, одной рукой придерживая подружку, другой доставая из сумки мешочки и пакеты.
     – Самолёты – это, конечно, удобно, – продолжала маленькая, неохотно отодвигаясь, когда парень наклонялся. – Но всё равно не то. – Она страдальчески вдохнула. – Самолёт – это всегда дела, заботы. Да ведь, Ритка?
     Зрители и слушатели прониклись тяжёлой судьбой бизнес- леди.
     – Да-да, точно, – подружка ловко забросила свою сумку на верхнюю полку. – «Чух-чух» – это капец для романтика, – она продолжила серьёзным голосом. – А боковушка за тыщу – самое то для отдыха, да, Катюха? Чисто по приколу.
     Парень не сдержался, гыкнул, Катюха подпрыгнула. Рита вытащила из пакета шлёпки такого же размера, как у Катюхиного парня, переоделась, продолжая проникновенно:
     – А давай-ка для лучшего отдыха я тебе верхнюю полку уступлю, а? Чтоб наверняка расслабиться. После самолётов и яхт. Мне для подруги не жалко!
     Парень затрясся от смеха, Катя нехотя слезла с его колен, взяла пакет и пошла переодеваться, так и не придумав ответа.
     Еда и бутылка водки, пока нетронутые, приятно вписались в вагонный интерьер.  Катя снова восседала на смешливом друге, Рита заправляла постель наверху. Крепкая, налитая, обтянутая штанишками и футболкой, она с легкостью и даже грацией вертела матрас, взбивала подушку и расправляла простыни, подтягиваясь на носочках. Ровно вылепленной ногой цеплялась за нижнюю полку. Катя по сравнению с ней казалась ещё меньше и изящней. Девчонки громко болтали, обсуждая своё путешествие.
     На шум и нетронутый манящий натюрморт слетелись новые знакомые. Молодой парнишка, худенький, подвижный, с нечёсаной шевелюрой и потасканный мужичок непонятного возраста приземлились на соседних полках.
     Мальчик нескромно объявил, что только что поступил во ВГИК. Зрители и слушатели выдали себя одобрительным гулом со всех концов вагона, присоединяясь к поздравлениям. Стали выглядывать, кто невзначай, кто нарочно, стараясь запомнить будущую знаменитость в лицо.
     – Круто, с кем мы едем! – Катюха игриво улыбнулась мальчику. – А Ритка у нас тоже артистка… по жизни.
     Рита пожала плечами, не отказываясь от рекламы. Мужичок, обойдённый вниманием, пригладил свисающую чёлку и, глядя на Катю, заметил:
     – Имею кое-какое отношение к искусству, дорогие дамы, смею заметить, вы очень киногеничны.
     Хорошенькая Катя довольно улыбнулась и мужичку тоже.
     Дядькина потасканность тут же приобрела богемный налёт. Рита внимательно осмотрела волосы в жиденьком «каре», растянутую футболку, прищуренные глаза неопределённого цвета, и не удержалась от вопроса:
     – А вы к искусству каким местом?
     Дядька в ответ так же неприкрыто осмотрел её формы. Добрался до лица и, глядя прямо в задорные глаза, откинул чёлку:
     – Аз есмь художник.
     Рита фыркнула первая, Катюха  вместе со своим «сиденьем» – за ней. Мальчик актёр захохотал необидно, от полноты чувств, восторгаясь колоритным типажом. Художник сунул всем по очереди мускулистую руку, представляясь:
     – Вальтер.
     – Скотт? – не удержалась Рита.
     Мальчик-актёр снова захохотал. Художник ещё раз всмотрелся в смеющуюся Риту и серьёзно пояснил:
     – Зовите меня Валентин, если так угодно.
     Бутылка маняще поблёскивала, вагон раскачивался. Натюрморт дождался своего часа и перестал быть «мёртвой натурой». Катя слезла, наконец, с друга, они разместились вдвоём на узком сиденье. Парень оказался придвинутым к окошку, откуда и разливал зелье. Настоянное на стуке колёс, ароматах «дорожной» еды и доверительных разговорах.
     Через пару минут вагон наслаждался рассказом о поступлении во ВГИК. «Ну, точно артист», – успевала вставлять Ритка в перерывах между заливистым хохотом, любуясь молодым шумным талантом. Зрители и слушатели разделяли мнение единогласно. Художник косился на юнца, снисходительно подставляя пластиковый стаканчик.
     Катя раскраснелась, играя кукольным личиком. То с нежностью утыкалась в плечо своего парня, то восхищённо слушала актёра. И на всякий случай пробегала глазками по художнику. «Прям богема», – Ритка ухмылялась, с каждым выпитым стаканчиком её шутки и замечания становились злее. Так что скоро подружки всё-таки поссорились. Сходили покурить и вернулись надувшиеся. Катин парень махнул рукой, не влезая в смысл пьяной ссоры.
     Художник подхватил беседу. Успел, как бы невзначай, доложить о своих достижениях, о бывшей (когда-то) личной мастерской «прямо рядышком с Невским!» Катя с сомнением поглядела на его футболку и шлёпанцы. Дядечка развёл руками:
     – Кризис, – и добавил, по-наполеоновски складывая руки на груди, – Деньги не сразу любят творцов.
     Стаканчик при этом он крепко держал, не пролив ни капли. Именитый, как оказалось, «творец» упорно ловил Ритин взгляд, но та всё ещё хихикала с актёром.
     Бутылка быстро опустела. Компания немного посидела по инерции, потом разбрелась. Катя, игнорируя Риту, увела парней в вагон-ресторан. Художник раскланялся.
     – Да, нам тоже приятно, заходи, когда проспишься, – устало напутствовала Рита. 
     Дядечка пригладил волосы и нехотя побрёл на своё место.
     Зрители и соседи по вагону недоверчиво прислушались к тишине. Приближался вечер, надо было доедать скоропортящиеся припасы, не отвлекаясь на шумную компанию. Побольше узнать о других и рассказать о себе.
     Рита залезла на верхнюю полку, отвернулась, закрылась простынкой. Мимо мелькали перелески и цветущие луга.  И снова – стожки, лужки, люди с мешками и сумками на вокзалах. С мужьями, детьми, собаками. Все заняты, озабочены, кого-то встречают, с кем-то прощаются. Будут думать друг о друге, помнить и ждать встречи.
     – Извините, – художник осторожно потряс Риту за плечо.
     Она проспала целый вечер, в вагоне уже не горел свет, было тихо. Доносились только  приглушённые разговоры. Рита машинально глянула вниз, подружки с парнем всё ещё не было.
     – Чего тебе? – грубо спросила у размытого в сумерках собеседника.
     Мужичок подтянул штаны за резинку, той же рукой бережно придерживая бутылку водки, и доверчиво ответил:
     – Я подумал, вам одиноко.
     Рита приподнялась, похожая на лежащую статую в простыне. Такая крупноватая сонная нимфа.
     Художник, не спрашивая, сел за свободный столик внизу, аккуратно сдвинул прикрытую пакетами закуску, поставил в центре початую бутылку.  И, задумчиво облокотившись на столик, стал следить за мелькающими тёмными деревьями и белеющими столбами. Поезд разогнался. Неспешный «чух-чух» перешёл в гул. Подпрыгивали кружки, похрустывали пластиковые пакеты, перекатывались недоеденные припасы.
     – Мар-га-ри-та, – красивое имя, такой, знаете ли, ритм… – глядя на спрыгнувшую Риту, проговорил художник заготовленное вступление.
     Девушка пригладила короткие волосы, потёрла глаза, взяла полотенце. Не ответив на комплимент, потопала к туалету. «Тум-тум», – пластиковые шлёпки вбивали ритм. Художник смотрел Рите вслед, на её белые, мягкие в темноте, руки, на литую спину, переходящую в очерченную талию. Штаны слились с темнотой и не выдали истинного размера округлостей. Девушку мотало, пару раз она чуть не уткнулась в торчащие голые ноги, обогнула. Странная траектория привела её к нужной двери.
     Когда посвежевшая Рита вернулась, мужчина сидел в той же позе, теперь встречая девушку глазами. В бутылке не убавилось.
     – Катька-то где?  – Рита села на своё место, вглядываясь в окно, как будто там загуляла подружка. Дядечка пожал плечами, тоже глядя в окно:
     – Дело молодое.
     Рита, больше успокаивая себя, поддержала:
     – Может с этим, актёром, в другом вагоне сидят?
     Дядька снова пожал плечами. Посмотрел на Риту, словно прочертил линию через сверкающую пробку бутылки.
     – Я в «Мухе» преподаю, у меня много таких студенток, – он как будто продолжил разговор, – Смазливые, бойкие.
     Рита с интересом перевела взгляд на ту же линию, с пробкой посередине:
     -– В Мухинском? Правда? У меня туда подружка пытается который год поступить. Ищет репетитора.
     – Чего искать? Черкну тебе номерок, посмотрю, что твоя подружка умеет, – собеседник с готовностью подвинулся.
     Рита тоже наклонилась, сократив расстояние до пробки. Голос потеплел, она стала нахваливать подружку и рассказывать, что тоже рисует, но так, для себя. Художник слушал, с разных ракурсов отмечая смягчённую темнотой линию скул, глубокого цвета глаза и светлеющий над столиком бюст.
     За негромким разговором, став ещё более значительным в рассуждениях, мужчина потянулся, наконец, к бутылке, точке пересечения их взглядов.
     – За знакомство? – утверждая, налил в стаканчик.
     – Так мы, Вальтер, вроде, знакомы уже, – хохотнула Рита, но стакан взяла и вытащила закуску из пакетиков.
     Бутылка передвинулась ближе к окну, не сдавая позиций главного атрибута путешествия. Ещё один атрибут, задушевный разговор, не заставил себя ждать. Преподаватель, художник и скульптор, в одном, уже нетрезвом, лице, снова  рассказывал о себе. Как положено, художественным слогом, туманными намёками на недавнее процветание и сетовал на несправедливость жизни.
     – Пьёшь, наверное, много, Валёк, – Ритка не удержалась от добродушного смешка. Дядечка в темноте казался милым и слегка потерянным. Как и следует артистической натуре.
     – А как художнику без этого, – согласился размякший «мэтр», наливая в очередной раз себе. Рита ещё не допила порцию, задумчиво крутила стаканчик и хрустела огурцом, разговаривая сама с собой:
     – И где эта Катька шляется? – как будто вспомнив что-то, она посмотрела на собеседника, – Кстати,  Валь, Катюха тебе понравилась? Она всем нравится.  
     Вальтер-Валентин пожал плечами, не отрицая:
     – Смазливая, умеет себя подать, маленькая стервочка. Как такая не понравится?. Говорю же,  много таких повидал.
     Рита допила, морщась:
     – Вот так-то, Валя, маленькие – они всегда для любви. А большие – для работы.
     – Не скажи, – Вальтер закинул свою дозу, закусил колбаской, всё ещё мотая головой.
     – Это, Валя, не я придумала. Мне такое сказали, прикинь! – Рита выдавила смешок. –  Я ведь не такая складная да ладная, как Катюха. Неудобная оказалась. Типа, большая кобыла, на мне пахать надо.
     – Это тебе какой-то козёл сказал, – мужик возмущённо сжал стаканчик, тот захрустел, отдуваясь за Ритиного обидчика. – Какой-то импотент сказал, а ты переживаешь!
     – Да не, не переживаю. Я ему сразу врезала в ответ, да и всё, – Рита хорохорится.
     – Мар-га-ри-та… – пропел пьяненький и добрый собеседник,  – Какой ритм, чуешь? Так нежно, упруго так.
     – Скажешь тоже, – Рита привычно хмыкнула, стараясь не показать, что ей приятно. –  Наоборот, как-то грубо, жёстко. Как училка. Знаешь, такая бабища с пучком.
     – Не, ты послушай: «Мар-га-ри-та», – дядька прошептал как что-то сокровенное, правой рукой помогая себе, вычертил в воздухе какие-то одному ему видимые округлые формы.
     Рита замолчала. Ох, уж эти ночные разговоры на грани интимности. Собеседник стал казаться таким понимающим, таким спасительно-чужим. Рита навалилась тяжёлой грудью на столик:
     – Скажи, Валька, вот как мужик скажи – что делать, если нравится один… А он на меня – ноль внимания. – Рита заговорила тихо, как сама с собой. – Не то что игнорирует, но он – только друг. Понимаешь. Не хочет переходить эту грань. Вот ты, наверное, недолго думаешь, если тебе предлагают, а? – Она прищурилась, готовая перевести разговор в шутку.
     – Вообще не думаю! – польщённый откровенностью, Вальтер собрал складки на лбу. Налил в помятый стакан остатки из бутылки, залпом выпил, не закусывая. 
     Рита, кажется, и не ждала ответа, глядя в тёмное окно. Мелькающие фонари выхватывали из темноты короткую чёлку на высоком лбу, аккуратный нос, слишком маленький для массивной комплекции, небольшие чёткие губы. Рисунок скул казался по-азиатски широким и размытым. Изгиб шеи грубо перехвачен воротом футболки. Тени то прикрывали крупные округлые плечи, то спускались на грудь.
     Неожиданный ответ собеседника слился с хрустом ненужного уже стакана – бутылка пуста:       
     – Значит, хочешь мужика себе? Ты? –  Вальтер картинно потряс кулаком с уничтоженным стаканом.
     Эффектно, но акцент был поставлен неудачно. Полусонные слушатели охнули про себя. Рита тоже приготовилась ругнуться в целях защиты. Одно дело – самой критиковать свою внешность, и другое – слушать обзывательства от случайного собутыльника. Но Вальтер остановил её жестом, продолжив речь:
     – Я не понимаю. Тебе нравится мужик. И ты спрашиваешь что делать. Ты перед ним – ты! Унижаешься? Просишь любви?
     Теперь уже «ты» выделено правильно, Рита удивлённо прислушалась к словам мудрого попутчика.
     – Нет, не понимаю, – Вальтер подпёр щёку рукой. Водка закончилась, ненужная пробка валялась на столе. Можно насладиться философской беседой. – Вот бабы придумывают, и сами мучаются!
     Рита не обиделась на обобщение:
     – Я его люблю, а он меня – нет. Что мне делать? – девушка перестала шутить, прилипшая к губам  ухмылка сползла уголками вниз. –  И правильно, зачем я ему. Толстая корова, скоро мне тридцать – и что? Как Катька, я не умею глазками стрелять. Все подряд на меня не вешаются, между прочим! – добавила унылой скороговоркой. – Ещё пару лет, я ещё больше расползусь, брюхо обвиснет, буду носить балахоны, курить, ругать мужиков. – Она доверчиво посмотрела на собеседника. В пляске вагонных теней он стал совсем старым, обмякшим и неопасным. Рита положила голову на скрещенные на столе руки  и глухо прошептала: – А я детей хочу, и чтобы меня любили.
     – Ты видела когда-нибудь пятку? Ну, пяточку младенца – представь.
     Нелогичный вопрос даже отрезвил, Рита подняла голову. Делая скидку на артистическую натуру, недоверчиво  хихикнула:
      – При чём тут пятка? Валюх, ты пьяный? Разве речь о пятке?
     – В том-то и дело! – развил мысль художник, убирая отслужившую бутылку вниз и придвигаясь к столику. – Никто не обращает внимание на очевидное. А пяточка такая маленькая, розовая, совершенно кругленькая такая. Может, даже неровная. Но она – прекрасна. – Вальтер посмотрел на что-то у себя в руках. – Почему? Скажи? А вот просто – прекрасна. Это – как единица, как ценность – любой скажет, даже самая скотина скажет:  «Пяточка прекрасна». – Валентин выжидающе посмотрел на собеседницу.
     Рита кивнула, чтобы отвязаться, – что возьмёшь с пьяного, заболтался.
     – Ну, а я тут при чём?
     – При всём! – Вальтер сорвался на крик, но, одумавшись, продолжил тише. –  Чем, скажи, таким особенным отличается твоя пятка? От  детской. Ну, или от Катькиной?
     Рита пожала плечами:
     – Покрупнее, однако, будет. – Она выставила ногу в проход, задрала штанину, покрутила. Шлёпка упала с ноги. Вальтер, пошатываясь то ли от движения поезда, то ли от «принятого», пересел поближе, прямо на расправленную постель соседей, нагнулся, и стал серьёзно рассматривать голую  конечность.
     – Ты, может, извращенец? – Рита отдёрнула ногу. Вальтер мотнул головой:
     – Я художник! И нормальный мужик. Для меня женская красота – это, прежде всего красота женщины!
     –  Не врубилась, – Рита невольно наклонилась, тоже всматриваясь в ступню. – Переведи.
     – Твоя пятка – прекрасна, Риточка, а ты об этом не знаешь! Как ты говоришь о себе – это преступление! Ты вся, какая есть, прекрасна и совершенна. Как ты можешь унижать себя и называть «коровой»? Сравнивать, как? Ты, конечно, молодая, глупая ещё. Тебе сказали, что мужики любят ноги, сиськи и кукольное личико, – он закряхтел со знанием дела.
     – А разве не так? – Рита отклонилась.
     Неспящие жители вагона тоже захотели узнать, к чему вёл философ и служитель муз. Вместо ответа только странные звуки донеслись до них:
     – Тщ-тщ. Вот так, и ещё штрих. Женщина – это ритм. Тщ-тщ, твоё лицо, Тщщщ, тщ – шея пошла… – художник держал воображаемый карандаш, имитируя шорох грифеля, – Тщ-тщ, линия плеча, такая сильная и мягкая… и здесь – чччч, ччч. –  Долгим росчерком «обрисовал» грудь. – Посмотри, это просто чудо. Ритм и всегда совершенство.
     Он увлечённо откинул чёлку, прищурил глаз. Как мог, передавая размытую вагонной темнотой мягкость, притушенную свежесть, тщ-тщ, округлое бедро, ччч – длинная нога. Манящая, вечная, как бы вне плацкартного интерьера, Зовущая, загадочная женщина.
     – Так бы я нарисовал тебя. Поняла? – художник Вальтер капризно надул губы, ожидая ответа. Он уже не жалкий вагонный выпивоха. Он постиг и показал то, что никто до него не смел замечать.
     Рита пожала плечами. Молчала. Может, от внезапного откровения? Невольные свидетели не знали, как трактовать наступившую тишину. Они не могли видеть странной улыбки «модели», как та тяжело дышала, растерянно навалилась на окно спиной. Как будто нарисованная картина реально встала перед глазами. С такой любовью и несокрушимой логикой явила забытую суть.
     Модель прозрела? Волшебная сила искусства разбудила статую? Новая совершенная женщина вышла из куколки? Чудо! Зрители жаждали чуда.
     Они услышали только глухой «Пум». Это Валёк резко отклонился, слегка мазнув головой по железной ручке. У Риты хорошая реакция, она даже не поменяла позы. Что поделать, художник увлёкся, и естество победило. Рука выпустила воображаемый карандаш, потянулась к белеющей «красоте», к манящим «тщ-тщ», округлостям. За дрогнувшую руку,  за измену чистому искусству получил Вальтер упреждающий удар.
     Зрители и слушатели замерли в недоумении: что произошло? Почему снова тихо? И где, наконец, если не чудо, то хотя бы мораль и нравственность?
     Художник, потирая пострадавшее артистическое ухо, как ни в чём не бывало, громко шепнул:
     – Вот так я тебя нарисовал. 
     – А пятку? Забыл? – Рита пришла в себя, улыбнулась, поправила футболку, а глаза остались влажными.
     – Тщ, – Вальтер послушно склонился, добавляя последний штрих. – Готово, теперь всё.
     Очень вовремя влюблённая парочка Ритиных попутчиков ввалилась в вагон. Ребята добрались до полки, пьяным шёпотом пересказывая свои приключения, как весело «гудели» с будущим актёром. Хихикая и делая много шумных движений, собрались расстелить постель. «Стой уже», – Рита прислонила Катю к поручню и сунула комплект белья парню:
     – Полку свою помнишь? Нет? Иди, ложись, где не занято 
     Парень, покачиваясь, пошёл, Ритка полезла за матрасом. Прямо перед носом художника ожившая модель подтянулась на цыпочках, хлоп, – поставила рулон на полку. Быстро убрала остатки закуски, сложила столик.
     – Правда, она супер? – пьяно растягивая слова, сказала Катя художнику. .
белья отдаёт Катиному парню:ьатиному парню:ь" силах отвести глаза от склонившейся над постелью Риты. т т, как растерянно нава
     – Правда, – так же нараспев откликнулся он, не в силах отвести взгляд от склонившейся над полкой Риты.
     Катя, чтобы не упасть, прислонилась к сидящему Валентину. Тот, недолго думая, обхватил её за талию. Такой скульптурной композицией они закачались в такт поезду и ритмичным Ритиным движениям. Следя, как она разглаживала простыни, прятала подушку в наволочку. Смотрели, не отрываясь, молча. Катя – потому что начала засыпать, а художник просто любовался. Созданный им портрет обрёл формы. «Тщ-тщ», – сами собой прорисовались новые детали, всё более женственные, манящие.
     Послушная Катя улеглась и тут же заснула. По тёмным провалам глаз заметались тени, волосы размазались по подушке. 
     – Ну, я пошёл? – творец неуверенно встал, опёрся на полку, всё ещё на что-то надеясь.
     – Иди, иди, – Рита потянулась за полотенцем, не глядя, крепким локтем отпихнула. Вальтер едва увернулся.
     – Ухх…ты… приходи ко мне в Питере, я тебя, и, правда, нарисую, Или вылеплю!
     – Да хватит, лепила, нарисовал уже, –  Рита запнулась, сдерживая смешок. – Пигмалион хренов.
     То ли с жалостью, то ли с благодарностью глянула поверх него, и плечом отодвинула с прохода.
     Поезд не собирался замедлить ход, вагон раскачивался всё сильней. «У-у-у, да-да», – согласился поезд с мыслями художника, который не мог отвести глаз от своего творения.
     «Тум-тум, тум-тум», – шлёпки отбили ритм, «фррр» – взлетели пятки. Вычесть Вальтера, вагон и торчащие с полок ноги, пустую бутылку под столом. Вычесть всё, заметить главное.
     Летит Маргарита.